Виктор Пелевин (к 50-летию со дня рождения)

Русская водка в русской литературе

Поглядев по сторонам, Татарский увидел на стене рекламный плакат. Изображен на нем был поэт Тютчев в пенсне, со стаканом в руке и пледом на коленях. Его проницательно-грустный взгляд был устремлен в окно, а свободной рукой он гладил сидящую рядом собаку…
Татарский опустил взгляд чуть ниже и прочел слоган:
UMOM ROSSIJU NYE PONYAT,
V ROSSIJU MOJNO TOLKO VYERIT.
«SMIRNOFF»

Виктор Пелевин. «Generation «П»


Продолжая с маниакальным упорством искать (и находить!) самые неожиданные алкогольно-литературные параллели, автор не мог не обратить самое пристальное внимание на творчество Виктора Пелевина. Еще в прошлом веке этот, некогда скандально-модный писатель, положил начало новому перспективному направлению в литературоведении: «пелевиноведение» по своему объему уже превзошло первоисточник в десятки, если не в сотни раз. Читать статьи о Пелевине в принципе невозможно – настолько они многословны и «многослойны» (в «хвалебных» вариантах) и «бессмысленно-беспощадны» (в «ругательных»). Не желая утомлять читателей разбором и классификацией ярлыков, прилепившихся к писателю (от постмодернизма до сюрреализма), автор, для прояснения ситуации, предлагает «посравнить да посмотреть век нынешний и век минувший», а именно – разобраться с некоторыми аспектами проблемы ПВО (Пелевин В.О.) с привлечением такого эксперта, как Антон Павлович Чехов. Неожиданный, но чисто «пелевинский» ход, не правда ли?

Между тем, сходство между этими литераторами несомненно, оно многопланово и многомерно...

Русская водка в русской литературе

Поглядев по сторонам, Татарский увидел на стене рекламный плакат. Изображен на нем был поэт Тютчев в пенсне, со стаканом в руке и пледом на коленях. Его проницательно-грустный взгляд был устремлен в окно, а свободной рукой он гладил сидящую рядом собаку…
Татарский опустил взгляд чуть ниже и прочел слоган:
UMOM ROSSIJU NYE PONYAT,
V ROSSIJU MOJNO TOLKO VYERIT.
«SMIRNOFF»

Виктор Пелевин. «Generation «П»


Продолжая с маниакальным упорством искать (и находить!) самые неожиданные алкогольно-литературные параллели, автор не мог не обратить самое пристальное внимание на творчество Виктора Пелевина. Еще в прошлом веке этот, некогда скандально-модный писатель, положил начало новому перспективному направлению в литературоведении: «пелевиноведение» по своему объему уже превзошло первоисточник в десятки, если не в сотни раз. Читать статьи о Пелевине в принципе невозможно – настолько они многословны и «многослойны» (в «хвалебных» вариантах) и «бессмысленно-беспощадны» (в «ругательных»). Не желая утомлять читателей разбором и классификацией ярлыков, прилепившихся к писателю (от постмодернизма до сюрреализма), автор, для прояснения ситуации, предлагает «посравнить да посмотреть век нынешний и век минувший», а именно – разобраться с некоторыми аспектами проблемы ПВО (Пелевин В.О.) с привлечением такого эксперта, как Антон Павлович Чехов. Неожиданный, но чисто «пелевинский» ход, не правда ли?

Между тем, сходство между этими литераторами несомненно, оно многопланово и многомерно. Начнем с первого, самого поверхностного плана: и Виктор Олегович, и Антон Павлович, как истинно русские писатели, – большие любители хорошенько выпить и закусить. Сия особенность нашла свое непосредственное воплощение даже в безобразных критических выпадах, адресованных нашим героям. Судите сами: авторитетный критик конца XIX в. Александр Скабичевский: «Чехов плохо кончит. Он умрет в пьяном виде под забором». Пройдет сто лет, и очередь дойдет до Пелевина. Для многих его «оценщиков» «подзаборное» будущее писателя само собой разумеется – чего еще можно ожидать от любителя мухоморных настоев, к коим автор автоматически причисляется по аналогии со своими персонажами. Однако, современные «авторитеты» идут гораздо дальше. Слово о потенциальном соискателе Букеровской премии предоставляется Павлу Басинскому (бурные, продолжительные аплодисменты): «Очень трудно объяснить хорошо выпивающим хорошую водку хорошим людям, зачем в премиальном списке оказалось произведение, насыщенное неумными, а главное, совершенно немотивированными гадостями про гражданскую войну и серебряный век, где Чапаев во фраке пьет шампанское и рассуждает на темы восточной мистики, Котовский нюхает кокаин, а Петька и Анка во время полового акта спорят о Шопенгауэре…».

Внимательный читатель, скорее всего причисляющий себя к вышеупомянутым хорошим людям, наверное, уже обратил внимание на одну маленькую (но, прямо-таки, мистическую) деталь: оба ругательных отзыва почему-то отдают алкогольными парáми. Случайно ли это совпадение? Наверное, нет. В его основе лежит общее творческое кредо Чехова и Пелевина, именуемое в народе метким прозвищем – импрессионизм. Эта писательская стезя, подразумевая огромные творческие энергозатраты, сулит также и немалые возможности. Возможности – не просто самовыражения, но – установления незримого духовного контакта с читателями, настроенными на ту же самую «мировоспринимающую» волну. В этой художественной манере крайне важны не мелкие, фотографически точные «реалистические» наблюдения, а резкие, характерные штрихи, тонкие «мазки», взаимодействие которых и создает определенную целостную картину впечатления. Русская водка и все связанные с ней индивидуальные ощущения и переживания – вот тот характерный «мазок», без которого нет впечатления, а есть только простенькая черно-белая фотография.

У Чехова есть рассказ, который называется «Припадок». Сюжет его, вроде бы, незамысловат: двое студентов, медик и художник, зашли к своему товарищу, студенту-юристу Васильеву, с тем, чтобы всей компанией поискать приключений в публичном доме. Так как для названной «группы товарищей» дело это было новое, потребовалась разминка: «Все трое зашли в ресторан и, не снимая пальто, выпили у буфета по две рюмки водки. Перед тем, как выпить по второй, Васильев заметил у себя в водке кусочек пробки, поднес рюмку к глазам, долго глядел в нее и близоруко хмурился. Медик не понял его выражения и сказал:

«Ну, что глядишь? Пожалуйста, без философии! Водка дана, чтобы пить ее, осетрина – чтобы есть, женщины – чтобы бывать у них, снег – чтобы ходить по нему. Хоть один вечер поживи по-человечески!».

Чехов любил представлять читателю своих героев кратко, четко, без лишних «заморочек». Безжалостно выбрасывая целые абзацы (не только из черновых рукописей, но и из готовых корректур), он оставлял, в конечном итоге, только самые необходимые «штрихи». Для того, чтобы познакомить читателя со своим героем – молодым человеком определенной закваски – честным и глубоко чутким, – иной литератор потратил бы уйму слов. Вместо этого бурного потока писатель делает «буфетно-водочный» набросок. И заинтересованный, «чеховский» читатель сразу все понимает, настраиваясь на определенный стиль повествования.

…По своему душевному настрою студент Литинститута Вавилен Татарский, из пелевинского «Generation «П», чем-то напоминает чеховского Васильева. Невостребованный эпохой первоначального накопления капитала, Татарский выживает, как может: устраивается продавцом в коммерческий ларек и постепенно начинает погружаться на самое дно. Из этой малоприятной ситуации его вытаскивает бывший однокурсник Морковин, случайно тормознувший в поисках сигарет у неприметного ларька.

– Вова? – спросил Морковин удивленно. Что ты тут делаешь?

Татарский не нашелся, что ответить.

– Понятно, – сказал Морковин. А ну-ка пойдем отсюда к черту…

Они поехали в дорогой китайский ресторан «Храм Луны», поужинали, сильно выпили, и Морковин рассказал, чем он в последнее время занимался. А занимался он рекламой.

– Вова, – говорил он, хватая Татарского за руку, – сейчас особое время. Такого никогда раньше не было и никогда потом не будет. Через два года все уже будет схвачено. А сейчас есть возможность вписаться в эту систему, придя прямо с улицы…

Много из того, что говорил Морковин, Татарский просто не понимал. Единственное, что он четко уяснил из разговора, – это схему функционирования бизнеса эпохи первоначального накопления и его взаимоотношения с рекламой.

– В целом, – говорил Морковин, – происходит это примерно так. Человек берет кредит. На этот кредит он снимает офис, покупает джип «чероки» и восемь ящиков «Смирновской». Когда «Смирновская» кончается, выясняется, что джип разбит, офис заблеван, а кредит надо отдавать. Тогда берется второй кредит – в три раза больше первого. Из него гасится первый кредит, покупается джип «гранд чероки» и шестнадцать ящиков «Абсолюта». Когда «Абсолют»…

– Я понял, – перебил Татарский. – А что в конце?

«Что в конце» – станет понятно из самой книги, которая, надо отдать должное автору, читается на одном дыхании. Попутно приносим извинения за столь длинную цитату. Краткость, конечно, сестра таланта, но у Пелевина своя краткость и свой талант. Тем не менее, читатель еще раз, наверное, убедился, что наш национальный напиток является непременным символом в любой образной системе координат любого отрезка российской истории. Суть рекламного бизнеса, в изложении Морковина, также легко улавливается его товарищем при помощи означенной координатной «сетки»: «Когда примерно половина «Смирновской» или «Абсолюта» еще не выпита, джип еще ездит, а смерть кажется далекой и абстрактной, в голове у человека, который все это заварил, происходит своеобразная химическая реакция. В нем просыпается чувство безграничного величия, и он заказывает себе рекламный клип… Так вот, в момент, когда в голове у клиента происходит эта реакция, из кустов появляемся мы»…

«Высокоградусные» аналогии в творчестве Виктора Пелевина бесконечны, а объем данного очерка, между тем, ограничен. Тем не менее, мы не можем не упомянуть об одном «художественно-прикладном» нюансе из «Generation «П». Речь идет об уникальном способе «опохмелки». При этом мы отдаем себе полный отчет в том, что до закоренелых «алкашей» эти строки, скорее всего, не дойдут, а «нормальные» читатели, коих мы можем отнести к квалифицированным «любителям», не имеют с упомянутыми алкашами ничего общего. Последние, как известно, находясь в состоянии «абстиненции», сметают все на своем пути в поисках животворящей порции «беленькой». Напротив, в случае отсутствия подобного позыва, человек может спать совершенно спокойно. Он пока еще не алкоголик, и, надо надеяться, никогда им не станет. А теперь – ближе к делу:

«Похмелье Татарского было таким глубоким и фундаментальным, что нечего было и надеяться влить в горло спасительные сто грамм. Нельзя было и думать об этом, потому что одна мысль об алкоголе вызывала рвотные спазмы. Но, на его счастье, та иррационально-мистическая ипостась Божьей любви, которую воспел великий Ерофеев, уже осенила его своим дрожащим крылом.


Опохмелиться было все-таки можно. Для этого существовал специальный метод, называемый «паровозиком». Он был передан Татарскому одним человеком из эзотерических кругов Санкт-Петербурга на утро после чудовищной пьянки: «Метод относится к так называемому «пути хитрого человека». В нем ты рассматриваешь себя как машину. У этой машины есть рецепторы, нервные окончания и высший контрольный центр, который ясно объявляет, что любая попытка принять алкоголь приведет к немедленной рвоте. Что делает хитрый человек? Он обманывает рецепторы машины. Практическая сторона выглядит так. Ты набираешь полный рот лимонада. После этого наливаешь в стакан водки и подносишь его ко рту. Потом глотаешь лимонад, и, пока рецепторы сообщают высшему контрольному центру, что ты пьешь лимонад, ты быстро проглатываешь водку. Тело просто не успевает среагировать, потому что ум у него довольно медлительный. Но здесь есть один нюанс. Если ты перед водкой глотаешь не лимонад, а кока-колу, то сблюешь с вероятностью пятьдесят процентов. А если глотаешь пепси-колу, то сблюешь обязательно».

Если вдуматься в детали «метода» – иначе и быть не может: русский лимонад обязательно должен «побить» всякие ихние «колы»…

Тем не менее, мы никоим образом не навязываем кому бы то ни было сей экстравагантный способ. Есть, правда, одно обстоятельство: это очередной, неотвратимо приближающийся Новогодний праздник, который всегда чреват возможными спонтанными передозировками… Впрочем, мы еще раз подтверждаем твердую уверенность в высокой «алкоголепотребляющей» квалификации наших читателей. В связи с этим в душе снова (в который раз!) возникает светлый образ Антона Павловича Чехова и вспоминается его малоизвестное высказывание, о котором мы вскользь уже упоминали: «До сих пор мне казалось, что я пил именно столько, сколько было не вредно; теперь же на поверку выходит, что я пил меньше того, чем имел право пить. Какая жалость!».

Виктор Олегович Пелевин сумел преодолеть эту фатальную ошибку корифея отечественной словесности. Тем не менее, он остается трудным, точнее – «трудновоспринимаемым» автором. Для его более или менее исчерпывающего понимания необходим соответствующий душевный настрой. Наш скромный опыт показывает, что это «камертонное» состояние обычно появляется в виде легкой эйфории после цивилизованного принятия хорошего коньяка или виски. Незаменима в данной ситуации также и наша русская водка. Такое сочетание высококлассного «градуса» с одним из лучших представителей современной литературы создает все предпосылки для постижения истинного смысла жизни, который, на фоне несостоявшегося конца света, должен раскрыть перед нами новые, неведомые доселе глубины…

С наступающим Новым годом, уважаемые дамы и господа!


Источники иллюстраций:
http://www.chitalnya.ru/work/304632/ http://ria.ru/spravka/20121122/911476654.html?ria=m0s7mufkfc6abu542ra7iqoiqv6jtk07

Технологии Blogger.
В оформлении использовано: Esquire by Matthew Buchanan.